Начало здесь:
1. Об убийствах вообще и о конкретных убийствах
Вначале я вообще не мог осознать, что произошло… Когда я около семи часов вечера пришел домой и услышал от плачущей мамы: «Ты же еще не знаешь, что произошло… Папы нет!» – я мгновенно почувствовал, как качнулось мое сердце. Не забилось, не замерло, а именно – качнулось.
Ужас от случившегося был настолько ошарашивающим, что в те три дня, что оставались до похорон, у меня не было слез… Слезы появятся потом (пусть этого никто никогда не увидит)… А тогда я даже сам не понимал, почему случилось такое невыразимое словами горе, а я настолько сдержан.
Потом я понял объяснение этому: когда человек получает удар такой силы, что его сбивает с ног, он теряет сознание и поэтому не чувствует боли. Вот точно также и тут: для меня это было потрясение такого вселенского масштаба, что я был напрочь сбит им с ног, потерял все эмоции… Было лишь ощущение невероятной, невозможной потери, которую не в состоянии переварить разум. Ты еще не понимаешь, что папу ты уже не увидишь никогда, и вся твоя жизнь, которая была не просто связана, а буквально наполнена им – навсегда и безвозвратно уходит в прошлое. И есть лишь одно несбыточное желание, чтобы все это оказалось только страшным сном.
Да, в те первые дни я просто не мог уместить в своем сознании случившееся, больше думая о маме, чтобы с ней не произошло того же, что произошло с отцом. И уж точно мне было не до того тогда, чтобы думать, кто виноват в смерти моего отца… Я вообще не мог понять, как такое могло произойти.
Моему отцу было 69 лет (через два месяца должен был отметить юбилей). Да, у него иногда бывали проблемы с сердцем… Но у него не было ни одного инфаркта, никаких операций на сердце, и врачи-кардиологи, к которым он всегда обращался в случае малейших проблем с сердцем, в один голос говорили, что с таким сердцем живут до ста лет. Его друг детства Ян Табачник (именно тот – музыкант с мировым именем), внимательно прочитав записи в медицинской карточке отца, сказал: «Саня, у меня такое было лет десять- пятнадцать назад…».
Ян Табачник знал, что говорил, поскольку ко времени их разговора его сердце было в гораздо худшем состоянии, чем у отца. Но отец «догнал» и «перегнал» Табачника. Кто виновник этого, тогда я еще не знал…
Кроме заключения врачей-кардиологов были же и кардиограммы, которые регулярно делались отцу, был и семейный врач, прекрасный диагност, который регулярно обследовал отца, – все это имело место вплоть до описываемых событий.
Никто и ничто из этого не давало тревожных сигналов и не свидетельствовало о том, что в ближайшее время может случиться такое. Да и внешне, по тому как выглядел отец, даже не взирая на седые волосы, усы и бороду, никто не мог воспринимать его как старика. Его воспринимали как пусть и не молодого, но – мужчину…
Сколько энергии, сколько темперамента, сколько какой-то неисчерпаемой жизненной силы, интереса к жизни… Мышление, манера разговора!… Ничто абсолютно не выдавало в нем человека, который может вот-вот умереть. Я ведь помню его, когда ему еще не было и сорока лет…
Так вот, не считая седины и немногих морщин, в нем не изменилось ничего! Внутренне он так и не успел постареть. И это не только мое восприятие как сына… Завучи школ, с которыми он сотрудничал, соседи, с которыми он рядом жил, продавщицы киоска, у которых он покупал газеты, коллеги – артисты из разных театров кукол Украины, с которыми он общался, шутил во время открытия фестиваля в последний день своей жизни, – все они, узнав о смерти моего отца, пережили то, что можно определить только одним словом – шок.
Никто не мог поверить в случившееся, все были потрясены. Были слезы не только родных. Были слезы позвонившего из другого города режиссера, который много лет знал моего отца, слезы многих коллег – актрис, главного администратора, кассира, вахтеров, слезы завучей школ, которые (как мне рассказывали) поднимали целые актовые залы с детьми, чтобы почтить память такого человека.
И если так реагировали в общем-то чужие, посторонние люди, то можно себе представить, как же должны били реагировать родные, бесконечно любящие… У меня не к месту тупо твердились блоковские строчки: «Не подходите к ней с расспросами, вам все равно, а ей – довольно: любовью, грязью иль колесами она раздавлена – все больно»… Да, я был просто раздавлен тем, что случилось, – настолько, что даже не задумывался, почему это случилось, и уж тем более – благодаря кому.
Это потом я узнал, что был человек, который откровенно радовался смерти отца. Когда один из сотрудников театра по телефону сообщил директору о том, что отца не стало, реакция была невозмутимой: «Я знаю». Ему в ответ человек почти кричал: «Вячеслав Борисович, надо же что-то делать!», – имелась ввиду организация похорон. На что последовал игривый ответ: «А что я должен? Вазочку прислать?».
Об этом мне рассказали гораздо позже, когда я уже не сомневался, кто убил моего отца.
Существует поговорка: «О мертвых плохо не говорят. Или – хорошо, или – ничего». Но существует другой вариант: «О мертвых плохо не говорят. Говорят факты». Этому второму варианту я и буду следовать. Только факты.
Конечно, я знал, что из себя представляет «директор театра», ибо знал его уже более десяти лет. Знал я и всю ту ситуацию, которая возникла после аморального и незаконного поступка «директора» по отношению к моему отцу. Но я не знал другого – насколько сильно отец все это переживает внутри, и что именно последствия этих переживаний и привели отца к такому финалу. Тогда я всего этого еще не знал, т.к. большую часть лета вообще не был в Киеве… Я застал только начало этой ситуации и, увы, ее конец.
Сама же эта ситуация началась в 20-х числах июня. До своего отъезда я успел на компьютере отпечатать два письма: обращение к депутату Верховной Рады по поводу происходящего в театре и список всех заместителей директоров театров кукол Украины. Последний из двух документов печатался для того, чтобы опровергнуть ложь «директора театра», что якобы все театры кукол Украины сокращают должности замдиректоров. Документальные данные показали, что во всех театрах как всегда работают заместители директоров, во многих – два, а в некоторых даже – три.
Ложью был и ответ «директора» своему коллеге из частного театра на слова: «Ты режешь курицу, которая несет золотые яйца». Ответ был: «В отличие от вас у меня есть начальство, которое требует сократить эту должность». Это была очередная ложь. Существует документ, в котором сказано, что директора театров не обязаны, но имеют право… Так что никакое начальство ничего не требовало, все было на свободное усмотрение «директора».
Но как же это было ему на руку! Он мог сделать это, а мог и не сделать… Он сделал… Вышвырнул неугодного, неудобного, непримиримого – с радостью, не считаясь с тем, сколько этот человек сделал для театра, что он значил для театра, и что театр значил для него.
Я уже говорил, что уехал в самом начале обострения конфликта. До отъезда я каждый день спрашивал отца: «Ну как там этот… ?» Отец отшучивался. Я, конечно, понимал, что он именно отшучивается, а не шутит, но я и близко не мог себе представить, насколько сильно на самом деле он переживал.
А раз так, то и не мог поначалу понять, что именно эти – такие сильные – переживания и растерзали ему сердце, за какие-то три месяца сведя в могилу. Но вместе с тем я понимал, сколько зла принес «директор» моему отцу при жизни, поэтому я попросил передать ему, чтоб его и близко не было на похоронах… Так уж случилось, что эту просьбу моей семьи я передал через троих разных людей. Все трое в разное время, не зависимо друг от друга, эту просьбу ему передали. И каждый потом говорил об абсолютно аналогичной реакции: «Да-а-а! А почему-у-у?» Эту реакцию режиссер- постановщик театра прокомментировал так: «Не обращайте внимания – он просто дурак»… Игнорируя просьбу, он все-таки пришел.
Все мое внимание было направлено на маму, сидящую рядом с гробом моего отца и, глядя на его портрет, с которого он смотрел на всех со спокойной доброй улыбкой, безутешно плачущую. Я больше всего боялся, что сердце у мамы не выдержит, и тогда я потеряю второго и последнего бесконечно дорогого человека… Я, как мог, утешал ее, просил подумать о себе, обо мне, и лишь когда я сказал, какие слова ей сейчас, успокаивая, нашел бы папа, она на какой-то момент перестала плакать. Тогда я впервые посмотрел в противоположную от нее сторону, туда, где стояли люди, пришедшие на похороны.
И я увидел того, кого в общем-то ожидал увидеть, слишком хорошо изучив его натуру за годы знакомства с ним. Я тут же спустился с крыльца, подошел к нему и, не глядя на него, максимально сдерживаясь, сказал: «Прошу Вас уйти отсюда!», и услышал так хорошо уже знакомую фразу: «Да-а-а? А почему-у-у?». Мне пришлось повторить свои слова: «Я прошу вас уйти отсюда!». Помешкав еще некоторое время, он, наконец, со словами: «Хорошо… Я ухожу… Счастливо!», – все-таки выполнил мою просьбу. Причем ту игриво – торжествующую интонацию, с которой он произнес слово «счастливо» на бумаге передать невозможно. Вот так «директор театра» уходил с похорон убитого им ни за что ни про что человека.
Возвращаясь к гробу отца, я сказал: «Мне еще этого … на похоронах отца не хватало!». Но и тогда я не назвал его убийцей. Причем сказал я эти слова тихо, чтобы не отвлекать на себя внимание от происходящего. Я специально останавливаюсь на этом, поскольку некоторые «прикормленные» потом откровенно лгали следователю, что я угрожал кому-то из них во время похорон отца. Это, разумеется, была бессовестная ложь.
Даже если бы я считал уже тогда кого-то конкретным виновником смерти моего отца, я бы меньше всего стал угрожать ему (или им), т.к. всегда хорошо понимал смысл известной пословицы: «Предупрежден, значит – вооружен». Какой же смысл мне был угрожать, то есть предупреждать, а значит – вооружать тех, с кем я, к примеру, хотел бы расправиться? То есть лживость этих «прикормленных» является самоочевидной.
Я не могу хронологически восстановить, когда именно я понял, что смерть отца не была естественной. Даже, когда на поминках отца один из ведущих актеров театра встал и произнес: «Все мы тут льем елей, а нужно прямо сказать – произошло убийство», – даже тогда я отнес эти слова на счет вполне понятных в тот момент горестных эмоций, возможно, сгущающих краски.
Но постепенно мой разум, напрочь оглушенный случившимся, стал проясняться. У меня было непреодолимое желание узнать все о последних днях и часах отца. Я просмотрел все его последние звонки на мобильном и связался с этими людьми. Я связался с теми людьми в театре, с которыми в последние дни общался отец. Мама, которая в отличие от меня была с отцом все лето, рассказывала, как страшно переживал отец, говорила, что ничего подобного этим его переживаниям она не видела за все те срок шесть лет, что они прожили вместе. И, наконец, последней каплей стали слова семейного врача, который наблюдал отца на протяжении многих лет и профессионализму которого отец небезосновательно абсолютно доверял.
И здесь я практически дословно приведу разговор, который у меня состоялся с ним:
«Когда я узнал, что произошло с вашим отцом, мне стало так обидно… (впервые в жизни я услышал, чтобы врач, говоря о смерти своего пациента, употреблял слово «обидно»). Обидно не только потому, что ваш отец был изумительным человеком, но еще и потому, что он был практически здоровым человеком. Я очень хорошо знаю, в каком состоянии находился его организм… По крайней мере еще три месяца назад… И я могу вам абсолютно ответственно сказать, что ничего такого в его организме в целом и в его сердце в частности, что могло бы привести к такой неожиданной смерти, не было. По состоянию здоровья вашего отца ему было гарантировано еще минимум лет пять активной работы и лет пятнадцать жизни вообще. Я не мог понять, как за эти три месяца в организме вашего отца могли произойти такие изменения… И только, когда люди, имевшие отношение к вашему театру, рассказали мне, что там происходило последние три месяца, я понял, как это могло случиться. Сильнейший нервный стресс, который продолжался три месяца, привел в итоге к резкому спазму сердечных сосудов, и сердце остановилось».
Надо ли уточнять, что после этих слов, которые просто дорисовали с медицинской точки зрения общую картину случившегося, у меня уже не было вопросов по поводу того, естественной ли была смерть моего отца, или был у нее конкретный виновник, и главное – кто именно является этим виновником…
Были получены ответы на все вопросы. Все прояснилось стопроцентно.
И круг замкнулся.
Следующие главы:
4. О том, как я пришел к решению рассчитаться с убийцей
5. О том, как я рассчитался с убийцей моего отца