Игорь Знаменский, “Моя исповедь” (книга)
Начало здесь:
1. Об убийствах вообще и о конкретных убийствах
3. О том, как я понял, кто убийца моего отца
4. О том, как я пришел к решению рассчитаться с убийцей
10 апреля… Этот день был одним из тех двух дней моей жизни, который запомнился мне лишь какими-то частями: какую-то часть дня ты помнишь обостренно точно, а другую – не помнишь совсем.
Первым таким днем был день 13 сентября, когда я услышал самые страшные слова в моей жизни: «Папы нет!».
10 апреля была пятница. Была очень хорошая теплая погода. Примерно такая же, как и 13 сентября – в день убийства отца. Вообще-то у меня должен был быть рабочий день, но в связи с тем, что мои студенты были на практике, этот день получился выходным. Воспользовавшись этим, я попытался решить сразу два бытовых вопроса.
Во-первых, с утра я пошел в ЖЭК, чтобы выполнить очень болезненную, но необходимую, процедуру – переоформить нашу с отцом квартиру на себя.
Я смотрел, как уничтожаются уже утратившие свое значение документы с фамилией отца, и как бы окончательно прощался с ним – уже официально, по документам… Его вычеркивают из списков, его стирают из памяти компьютера, его выбрасывают, как ненужную, отслужившую верой и правдой свой срок вещь… Ты как бы видишь блекнущее, исчезающее в пространстве до щемящей боли родное, дорогое лицо. При этом постоянно слыша и читая: «Умер…», «умер…», «умер…».
Во-вторых, все то же самое мне пришлось пережить в этот день еще в одной организации – в банке, где мне нужно было зарплату отца перевести на свой расчетный счет. Там я увидел еще и то, чего в ЖЭКе не было – фотографию моего отца на экране компьютера… Это уже был перебор… Максимум, что я мог сделать, – это поднять голову так, чтобы мои глаза смотрели на потолок – только так из них не вытекали слезы.
Это были последние часы моего пребывания на свободе, стремительно несущиеся к своему неумолимому концу. После моего выхода из отделения банка я могу восстановить события остальной части дня лишь эпизодами.
Учитывая, какими были для меня упомянутые пять месяцев, и чем они были наполнены, не удивительно, что рано или поздно должна была наступить что называется «усталость металла». То, что меня до сих пор сдерживало, должно было рано или поздно сломаться. Посещение ЖЭКа и банка было последним толчком.
Теперь остается вспомнить те отрывочные эпизоды, которые только и сохранились в моей памяти. Так например, я совершенно не помню, каким образом из отделения банка я пришел домой… Обедал или не обедал… Но зато помню себя сидящим в лоджии у невключенного компьютера и думающего о том, что сегодня я наконец задам вопрос, который уже пять месяцев хотел задать убийце моего отца: «Как тебе, …, живется после того, как ты убил моего отца?».
Ну, а дальше – вся последующая картина ясно пронеслась в моем сознании. Его характерная ухмылка, смешок, какие-то издевательские слова в адрес отца (вроде – «вазочку прислать» или еще что похуже). В результате – неизбежно разбивание его физиономии… А если – кровь? И чувство гадливого ощущения, что эта кровь – на моих руках, одежде и обуви.
Значит, нужны запасные одежда, обувь, перчатки. Взять с собой. И вдруг как молния пронзает мысль: а если у него будет оружие? У меня огнестрельного нет точно, а у него – не знаю. Значит, на всякий случай взять то, что есть: нож и топор. Нож всегда рядом (в наше криминальное время).
За топором надо идти в кладовку… Иду… Дверь в мамину комнату закрыта. Открываю кладовку… Невольно прислушиваюсь: не открывается ли дверь мамы?… Нет. Все тихо… Беру все необходимое… Вроде бы все готово…
Нужно срочно выходить, пока мама не открыла дверь своей комнаты и не увидела меня в перчатках, которые я не ношу даже зимой. Но мамина дверь закрыта… Открываю входную дверь. Мама услышала (но не увидела), что я ухожу и спросила: «Ты куда?».
«В библиотеку», – отвечаю я ей и закрываю дверь. У мамы это не вызывает вопросов. Тем временем я выхожу из подъезда. Дохожу до угла здания. Это последняя точка, откуда мама может увидеть меня, если она выйдет на балкон над нашим подъездом.
Я оглядываюсь. Мама, действительно, вышла и машет мне рукой. С такого расстояния она уже не может видеть ни моих перчаток, ни того, что на мне в два раза больше одежды. Я машу рукой ей в ответ… И мысленно с ней прощаюсь. Она не знает, куда я иду. Иначе встала бы у дверей и сказала: «Только через мой труп!»… Но она не знает, куда я иду, и поэтому улыбается и машет мне вслед… У мамы нет даже сомнения в том, что мы увидимся сегодня вечером. Возникает чувство непередаваемо острой жалости к ней… Ибо в отличие от нее я не знаю, увижу ли я ее еще.
Но вот я ухожу за угол здания, и мы окончательно исчезаем из поля зрения друг друга. Пути назад уже нет. Хотя, если честно, его не было бы в любом случае.
А дальше опять наступает какой-то провал во времени… Я вдруг понимаю, что сижу в каком-то транспорте и, глядя в окно, вижу дом своей девушки.
Эта девушка – любовь всей моей жизни. Это был тот единственный случай, когда я встретил настоящую и взаимную любовь… Но почему я проезжал мимо ее дома, не знаю. Путь к нашему театру, где я только и мог встретить убийцу моего отца, не лежит через ее дом. Зачем я поехал к ней?… Скорее всего, чтобы посмотреть на ее окно в последний раз и мысленно проститься с ней.
После этого наступает очередной провал во времени. Я совершенно не помню, как и на чем добрался до цели – базы театра… Куда делась моя зимняя куртка, в которой я выходил из дома, я тоже не знаю.
Я обнаруживаю, что сижу на скамейке неподалеку от входа на базу, размещающуюся в здании бывшего детского сада. И сидя на этой скамейке, я успел вспомнить другой детский сад и отца, успокаивавшего меня в моем горе-расставании. Отец наклонился ко мне, и я видел его черные волосы, его такое родное, красивое лицо и чувствовал запах его одеколона («папин запах»). А через много лет, вспоминая все это, отец говорил мне: «А ты думаешь, мне легко было уходить? Ты думаешь, у меня не болела душа, когда я видел, как ты плачешь и не отпускаешь меня?».
А когда в конце рабочего дня отец приходил за мной, я бежал ему навстречу, сметая все на своем пути, я целовал того из детей, кто скажет мне такие счастливые слова: «За тобой пришли».
Вот о чем я думал, когда сидел на скамейке у базы театра… Я не знаю, сколько прошло времени, когда я увидел того, кто отнял у меня самое дорогое, и ради встречи с кем я шел сюда почти пять месяцев.
Я встал и пошел к нему… В сознании у меня билась одна единственная фраза: «Ну как тебе живется после того, как ты ни за что ни про что убил моего отца?»…
А далее вновь провал во времени… И я уже вижу, что он собирается переходить дорогу по направлению к метро… Он идет быстро, но я иду еще быстрее… Теперь уже никто не узнает, что произошло между тем моментом, когда я увидел его у театра, и тем моментом, когда я увидел его почти через километр, когда он пытался перейти улицу… Подходил ли я к нему между этими двумя моментами, сказал ли ту фразу, с которой шел к нему пять месяцев?… Как он на это реагировал и реагировал ли вообще?…
Я не могу вспомнить, что включал в себя этот провал времени…
Следующее, что я помню, – это страшные крики незнакомого мне человека: «Ты что делаешь?! Ты что (далее матерное слово, обозначающее сумасшедшего)!» Затем вновь тот же крик, тот же мат.
Я обернулся и увидел человека, который с противоположной стороны улицы нерешительно шел ко мне… Он почти оставался на месте… Но кричал он очень громко и решительно. Я почему-то подумал, что это парковщик машин, которых было достаточно много по другую сторону дороги…
Далее – я увидел у себя в руках топор и нож… Они были в крови. Кровь была и у меня на руках и на одежде… Убийцы моего отца я не видел… Но в любом случае, я понял, что произошло что-то более, чем серьезное… Поскольку крики и мат этого человека продолжались, и он, хоть и очень нерешительно, приближался ко мне, я хотел уйти как можно дальше от него, чтобы не подвергать его смертельной опасности.
Но не успел я сделать нескольких шагов, как услышал его же крики: «Милиция! Вот он! Вот он!», и тут я услышал сирену милицейской машины.
После этого я решил, что милиционеры застрелят меня на месте, и потому хотел любой ценой достичь ближайшего отделения милиции, которое находилось в 200 метрах от поворота забора. В итоге мне удалось достичь поворота забора, затем я достиг и проезжей части, но пересечь я ее уже не успел, поскольку почувствовал удар по ногам сзади, после чего я упал.
Затем мне на спину запрыгнул(и) один или два милиционера, заломил(и) за спину руки и защелкнул(и) на них наручники… Было такое ощущение, что я сейчас задохнусь… «Неужели придется умереть вот так, задохнувшись?» – в какое-то мгновение мелькнула у меня мысль…
И повернув голову, я крикнул: «Он убил моего отца!».
Следующие главы:
8. О тех, кто остался на свободе