В субботу у меня было четыре урока. Родителей дома не было. Я сам собрался вовремя, надел рубашку, взял с собой спортивную форму и пошел в школу.

 

Довольно самостоятельное и благоразумное решение для двенадцатилетнего подростка. Особенно учитывая мой темперамент. Обычно, в таких ситуациях оставшись один, в субботу, я прогуливал школу. И занимался своими «более важными» делами, как-то: лазанье по крышам домов, по соснам, выше крыш этих пятиэтажных домов… Изучение растительности окрестных, любимых, озер.… Да мало ли интересного вокруг…

 

Но особые ожидания были связаны с сегодняшним днём. Учительница географии предупредила, что ей нужно уехать на выходные. Но урок будет. Она договорилась с физруком и у нас будет две физкультуры подряд: один урок по расписанию, второй – вместо географии. По такому случаю мы, в свою очередь, договорились с физруком, что он нас пустит на большое поле играть в футбол.

 

Уже стало достаточно тепло, чтобы проводить физкультуру на улице. Спортивный зал нам порядком надоел за зиму. Да и за один урок в футбол толком не набегаешься, а тут сразу два урока, и первый раз на улице – здорово, наконец то, свежим воздухом надышимся. Футбол на улице – это первые признаки лета.

 

Все пришли вовремя, мы так договорились – не опаздывать. И сразу пошли в спортзал (по расписанию первый урок – география). Но физрук нас не пустил в раздевалку.

 

Учительница географии должна была уехать пятичасовой электричкой. Она не уехала, а пришла в школу, на работу. Электрички не было. И никакого другого транспорта выезжающего, тоже не было.

 

– Город закрыли.

 

На первом, неожиданном для нас уроке географии все мои одноклассники были скучны и недовольны. Учительница, понимая, что никто этого не ожидал, не спрашивала у нас ничего, не ставила оценок. А провела урок, как положено, рассказывала всё время что-то интересное. Сначала, как бы извиняясь, объяснила, что пришла на вокзал в пять утра к электричке, но поезд не пустили. Без объяснений, как всегда у нас бывает в стране. И вообще выезд закрыт. Почему она и пришла на работу, а не стала дожидаться следующего по расписанию транспорта. Расписание есть, только поезда по нему не ходят, никакие. И междугородний телефонный узел тоже закрыт. Единственное, что нас радовало – хотя бы следующий урок на улице проведем.

 

Физрук нас из спортзала не выпустил. Занятия на улице проводить ему запретил директор.

 

Что мы делали в спортзале, я не помню. Настолько мне это тогда было не интересно. В футбол не играли.

 

Третий и четвертый урок были одинаковы. Уже ближе к обеду яркое солнце так радостно напоминало о приближающемся лете… Стало жарко и душно. Очень хотелось свежего воздуха. Но окна – все окна, были закрыты. Еще вчера мы спокойно открывали одно, два окна в классе, по желанию. –

 

Становилось тепло на улице. Сейчас, когда, казалось бы, все окна надо открыть, учительницы их наоборот плотно позакрывали. Они вообще не замечали духоты. Их мысли были далеко отсюда. И все они заметно были взволнованы.

 

Учителя, а это практически все женщины, о проведении урока как положено, не могли и думать. Все уже знали: ночью на станции произошла авария. Их она почему-то беспокоила. Нас – не особо. Все привыкли к авариям. Месяц назад тоже была авария небольшая. А полгода назад – большая авария. И всех наших отцов авралом забирали на станцию. Надолго, и всегда не известно, на сколько.

 

Учительницы – жены работников станции. Ночью их мужей вызвали. И это было первый раз, так чтоб ночью – в три, четыре часа. Одна учительница попросила поднять руки нам, ученикам, у кого ночью родителей вызвали на станцию. Подняли руку почти все. Тогда мы поняли, что такого еще не было. Что-то серьезное происходит. И никто уже не возмущался, не требовал открыть окна.

 

Делегации учителей и медсестёр ходили по классам и раздавали таблетки. Как я позже узнал, с йодом, для защиты щитовидки. Мы знали, что сейчас ходят и раздают какие-то таблетки в четвертой школе. Моя школа – пятая, самая новая. «Нам наверно не хватит» – сожалели учителя. Но на последнем, четвертом уроке дошли и до класса, где я сидел. Внимательно проследили, чтоб все проглотили таблетки, и пошли дальше. Интересно, откуда взялся такой большой запас йода в городе?

 

На последних двух уроках ни о каких математиках и русском языке речи не могло идти. Нам рассказывали, чтоб сразу после школы мы шли домой. И продолжали вещать надоевшую информацию из гражданской обороны. Я домой шел не спеша. Никто в школе не проронил этого магического слова – радиация. Все учителя в школе неоднократно повторяли – нужно беречься пыли, любой. Почему, не объясняли. О том, что пыль радиоактивна, и что прилетела со станции, все боялись подумать. И боялись говорить вслух это слово – радиация. Дозиметра, понятное дело, ни у кого не было.

 

Занятия по «Гражданской обороне» у нас проводились очень часто, и им уделялось большое внимание. Сопоставив всё, что мне известно о ядерных бомбах, Хиросиме, станциях, гражданской обороне… Я предположил, что вокруг меня сейчас радиация. Самое непонятное из того что мне говорили – это как же человек ее не чувствует? Она, радиация, вредна, даже убивает, а человек её не чувствует?

 

Вот я шел домой, и пытался что-то почувствовать. Спрятаться от неё все равно невозможно. Я это знал точно, из уроков по гражданской обороне, так зачем спешить? Но всё равно – такой переполох… Я ничего не чувствовал. Ничего нового, мне неизвестного, кроме жары. Палило первое, сильное солнце. В кармане у меня была линза. И дойдя до подъезда, я не захотел идти домой в такой замечательный день, так быстро. Надоело сидеть в душной школе, когда ещё с утра готовился к футболу на улице. Сел на детской качалке и стал выжигать линзой на дощечке какие-то узоры. Солнце было сильное. Небо безоблачное. Я без очков, довольно быстро нахватался «зайчиков», и пошел домой.

 

 

Родителей дома не было. И это меня уже не радовало.

 

Мама.

Неожиданно приехала мама. Вчера, в пятницу, мама уехала в Чернигов к родственникам. Вообще в Чернигов мы ездили очень часто – по нескольку раз в месяц. И так делали все в городе, у кого недалеко родня жила. Почему и не удивителен был планируемый отъезд учительницы географии. У нас родня поблизости в Чернигове. Я там родился. Там мои бабушки, тети, двоюродные, троюродные братья, друзья…

 

Мама уезжала на все выходные, как обычно. Должна была вернуться в воскресенье на последней электричке.
Но в субботу, неожиданно и для самой себя, она сорвалась и приехала назад.

 

После обеда мама что-то почувствовала, и не смогла быть далеко от нас. Без объяснений никому и никак, взяла и приехала:

 

– Город открыли.

 

Я подумал, что учительница географии наконец-то может уехать. Но пункт связи – междугородний телефонный узел, ещё закрыт. Мама проходила мимо него и обратила внимание. Позвонить в Чернигов невозможно.

 

 

Отец.

 

К шести вечера вернулся с рыбалки отец. Уверенный и, как всегда – всё знающий, но ничего не говорящий. Обычно он приезжает с рыбалки на своем велосипеде по темноте. А тут вернулся рано. Ни слова не говоря, занес велосипед на балкон. Закрыл балкон. Скомандовал закрыть все окна. Одежду спрятал. Долго мылся в ванной.

 

Все это было необычно.

 

Первым делом он спросил: что говорили в новостях по радио и телевизору?

 

– Ничего. Или мы пропустили.

 

Пошли спрашивать у соседей. Это несложно оказалось – в каждой второй двери нашего дома живут знакомые сотрудники родителей или мои одноклассники.

 

– Никакой информации. Оказалось, что уже давно люди дежурят у радио, телевизора и слушают, сменяя друг друга, не пропуская ни одного слова, ждут разъяснения ситуации. Полгорода на станцию забрали ночью.

 

– Никакой новой информации. Только традиционный бред о выплавленной стали… И перевыполнение планов к Первому Мая…

 

Рабочая смена моего отца по расписанию приходилась как раз на субботу, начинаясь с вечера пятницы. Это была третья смена, для него и всей бригады которой он заведовал – в семьдесят человек. Он работал мастером ЦЦР (Цех Централизованного Ремонта).

 

В Киеве, в субботу, был какой-то футбол. И рабочие бригады моего отца попросили взять себе отгул – поехать посмотреть на футбол. Никаких авралов не было и не намечалось. Станция организовывала автобус. Режим работы на станции такой был всегда: если есть необходимость – все работают, невзирая ни на какие смены. А потом переработка у каждого, выходных не хватает. Пока спокойно – нужно отдыхать.

 

Отец дал всем своим рабочим отгул. И себе взял. На футбол не поехал. Поехал на рыбалку. Рыбалкой он занимается всё свободное время. Отец взрыв слышал. Готовил снасти ночью, и услышал гром. Выглянул в окно, увидел звёзды:

 

– Значит, туч нет. Значит это не гром, и дождя нет. А гром – это не гром с молнией, а хлопок. Отец вспомнил, что четвертый блок собирались останавливать. Всегда при остановке блока хлопки громоподобные у нас слышны были. Это пар так выпускают. Блоков много, каждый останавливают раз в месяц, для проверки. Все к хлопкам привыкли.

 

Я спал и ничего не слышал.

 

Отец на звезды посмотрел, а на станцию не посмотрел. Она как раз к нам четвертым блоком развернута. Для себя он задачу выяснил: дождя нет, можно ехать на рыбалку.

 

И с утра он поехал не на водохранилище станции, как планировал, а в противоположную сторону. Это была вторая удача. Первая – то, что он дал отгул всем своим работникам. И себе взял. Место, где он планировал рыбачить, было практически под четвёртым блоком.

 

 

У нас не было телефона дома. Мы недавно переселились с третьего в пятый микрорайон. Это самый дальний микрорайон от станции.

 

Моего отца не вызвали, не могли вызвать.

 

Новости смотрели внимательно весь вечер. Телетрансляция прекратилась, пошли спать.

 

 

Воскресенье.

 

Я вскочил от жуткого грохота. Казалось, меня выкинуло с постели вибрацией. Дрожал пол. Сильнее всего, ходуном ходило стекло большого окна. Непонятно, как оно не вылетело, выдержало. Уши от звука закладывало.

 

Было очень рано. Часы у меня в комнате не ходили. Я в них недавно футбольным мячом попал. Но по низкому солнцу, а главное по ощущениям, я понимал, что очень рано. Я в школу просыпаюсь позже.

 

Я никогда не просыпаюсь мгновенно. А тут – сразу вскочил. Ничего не понимаю. Кинулся к окну – источнику шума – смотреть, что происходит. Стекло бьется больно, вибрирует. Ничего не понятно. Страхи, навеянные занятиями гражданской обороной, стали воплощаться в реальность.

 

И тут не спеша, сверху, буквально в метре надо мной, выплывает дно корпуса военного вертолета МИ-8. Я жил на шестнадцатом этаже – последнем этаже нашего шестнадцатиэтажного дома. Наверное, ему мой дом препятствие на пути представлял, и он его перелетел нехотя. Так низко, всего лишь в метре от крыши. А может он радиацию на крыше мерил – не знаю.

 

 

Действия вертолета были нелогичны. Дальше он полетел вперёд от моего окна, и начал опускаться. Приблизился к большому футбольному полю, опустился к самой земле. Но не сел, а «завис», на минут десять-пятнадцать. Мощные винты поднимали облака пыли с натоптанного, сухого футбольного поля. Облако пыли поднималось всё выше, оно было реально заметно и всё увеличивалось, приближаясь к моему дому. Той самой пыли, от которой нас предостерегали в школе…

 

 

Наконец, что-то «сработало» в вертолете, и он начал подниматься, полетел к следующей, доступной для него точке. Предыдущей точкой была крыша надо мной. Мест без проводов достаточно мало между домов. Судя по всему, он мерил радиацию. Но люди в вертолете не вышли из него на футбольном поле – остались за броней вертолета.

 

 

Им известен фон, и они не хотят выходить из вертолета?…

 

На футбольном поле (что они там мерили – не понятно), всю пыль в воздух подняли. И зеленый, камуфляжный вертолет, в городе, так просто летает среди домов?… Я на его винт сверху мог смотреть…

 

Потом вертолеты начали летать часто, и где угодно. Но так низко как первый, не опускались. Мы к ним начали привыкать. Солнце светило, как прежде, очень ярко. По улицам ездили машины-поливалки, мыли асфальт. Асфальт практически не успевал высохнуть, как приезжала новая поливалка. Они беспрерывно колесили по городу.

 

Телевизор и радио работали постоянно. Информации – никакой.

 

Со станции никто не возвращается. Никаких дозиметров ни у кого не было.

 

Приходят люди, к нам, поднимаются на шестнадцатый этаж. С общего балкона что-то рассматривают в бинокль. Так мой дом расположен: от станции дальше всех, почти. Но с него ЧАЭС лучше всего видно – он один из самых высоких. Снизу видно весь город, как на ладони, а за ним – станцию. И я к этому виду привык уже давно. Другие заходят в гости – восхищаются, завидуют. А я горжусь. Но все больше привык на природу смотреть, речку, солнце. На станцию не особо внимание обращал – она редко меняется. А тут люди с биноклями куда-то смотрят – на станцию. Я присмотрелся – ужас. Совсем угла здания нет. Вчера вечером там что-то светилось. Но полнота разрушений стала заметна днем. Как раз самая информационная фотография развалившегося четвертого блока – это практически вид из моего окна. Только фотографировали ближе, с вертолета.

 

 

В воскресенье, в двенадцать дня первый раз объявили что-то о случившемся. По радио. Понятно, трансляция шла только в пределах города. Женский голос спокойно два раза объявил о необходимости «временно» организованно выехать из города. «В связи с возможным ухудшением ситуации». С собой необходимо взять документы, деньги и ценные вещи. Персонал для ликвидации аварии определен и работает в штатном режиме.

 

В два часа к каждому подъезду подойдет автобус, и все будут вывезены. Куда – никто не знал.

 

Все как будто и ждали этого сообщения. Нужна была хоть какая-то определенность. Все начали собираться, хотя и так уже готовы были. Просто ходили и спрашивали друг у друга, кто как понял сообщение по радио?

 

– Что с собой брать? Только самые ценные вещи. Вроде одежды и продуктов на три дня сказали брать можно (от этого позже родилась легенда, что вывозят только на три дня), и не больше. Однако сумок больших никаких не брать ни в коем случае. Вывозить будут в ближайшие сёла области.

 

Нам в область непонятно куда ехать не надо. У нас родственников в Чернигове сколько угодно. Но туда автобусы возить не будут. Зато туда ходит электричка. По расписанию. Ведь город уже открыли, если на автобусах вывозить людей собрались.

 

 

По расписанию ближайшая электричка в Чернигов уходит в пять вечера. А эвакуация, сбор возле подъездов, объявлен на два дня. Из документов – всё что у меня было на тот момент, спортивное удостоверение общества «Авангард». Я положил его в металлический портсигар – подарок деда. Туда же положил ключи от моего дома, из которого непосредственно выезжал. Более ценных вещей у меня не было. Отец вообще был без сумки. Мама с женской сумочкой, забитой под завязку, как обычно. И в два часа мы вышли на улицу. Только не остались у подъезда ждать автобусов, а пошли на вокзал.

 

Эвакуация.

 

Первое что бросилось в глаза – милиция. Я из окна, до выхода, наблюдал за всем, что происходило на улице. Это было моей обязанностью. Главное задание – увидеть, когда автобусы ехать будут. На улице ничего не происходило. Не было никаких автобусов. Но и милиции не было.

 

Только мы вышли – они появились. И я никогда, ни до, ни после не видел такого количества милицейских офицеров в старших званиях. Только майоры, подполковники и полковники. Они между собой не разговаривали, и почти не ходили. Каждый стоял напротив вверенного ему дома, так чтоб было ему видно все подъезды.

 

И их лица… Очень жесткие лица. Не наши. Мы знали всех своих милиционеров, как, впрочем, и всех других людей в городе в лицо. Наш город небольшой. Эти милицейские офицеры явно появились тут впервые, и это было видно. Но это не мешало им с абсолютной точностью ориентироваться. Они знали город. И это как-то пугало.

 

Оружия на них не было. Но у каждого через плечо висела противогазная сумка, так хорошо мне известная из занятий по гражданской обороне. Мы шли втроем – отец, мама и я. Проходить никто не мешал, но спрашивали, куда мы идем.

 

 

Некоторые семьи уже вышли к подъездам и ждали автобусов. Но очень мало пока еще семей. Я автобусов так и не увидел. До вокзала идти полчаса, неспеша. Город казался полупустым, если идти по наружной, лицевой стороне домов, где нет подъездов. Там мы и шли. Но на вокзале оказался полный аншлаг. Это пришли все такие же как мы, с родственниками в Чернигове. Единственная ближайшая отбывающая электричка – в пять вечера на Чернигов. И как-то заметно, что все люди, которых мы видим, в поезд могут не влезть – настолько их много. Милиции на вокзале не было никакой.

 

Кто-то организовал делегацию к начальнику вокзала, с просьбой-требованием пустить электричку в Чернигов прямо сейчас. А потом в пять вечера еще одну по расписанию.

 

Сбоку от перрона стоит два пустых поезда. Один – наш, который поедет в пять вечера. Другой – только что пригнали на наших глазах. Раньше никогда не было тут двух пустых поездов в это время. Понятно, что его для эвакуации пригнали. А в два поезда мы точно влезем. Начальник вокзала…, не знаю, о чем он думал. Больше всего все начальники боялись паники. Никакой паники не было. Почти все взрослые люди города работали на станции. И с организованностью и грамотностью у них было все в порядке.

 

Начальник вокзала не разрешил ехать поезду прямо сейчас. А только по расписанию, в пять вечера.

 

Мы, как и все остальные люди, пришедшие на вокзал по объявлении эвакуации с двух часов простояли под открытым небом на перроне три часа, дожидаясь подачи электрички, которая стояла рядом у нас на виду.

 

 

Территориально вокзал расположен ближе всего к станции. Люди вели себя спокойно. Некоторые выделялись. Помню одну барышню в шикарном ярко-зеленом платье, с мелко драпированной юбкой. На ней была огромная, под стиль, зеленая шляпа с перьями. А в глазах – жуткая обреченность. Видно было, что это самое дорогое её платье, и она его никогда не надевала, все ждала случая. И вот одела. Дождалась. Она была одна.

 

Вообще мужиков было мало. Очень много мам с детьми. Мне и маме с отцом повезло: в том смысле, что он был в тот момент с нами. Еще помню я удивился увидев одно семейство в марлевых повязках. Помню кто-то нес клетку с птицами. Большую клетку, и там было много разных разноцветных птиц.

 

В пять с чем-то, по расписанию подали поезд. И мы начали заходить. Мужики остались сзади, и мой отец тоже. Перспектива попасть в поезд стала более очевидна. Я с мамой зашел в вагон. Так плотно мы еще никогда не забивались. Внутри вагона все спрессовывались. Если раньше я на правах еще ребенка мог претендовать на сидячее место, то сейчас не могло быть об этом и речи.

 

Как это ни странно, смогли войти все желающие. Это была не последняя электричка. Позже была следующая, по расписанию в восемь примерно. Вошел и мой отец, но я его не видел, он был в тамбуре. Мы поехали. Сразу закрыли все окна. Стало нечем дышать. Сейчас будем проезжать мимо станции, и все это знали.

 

Поезд шел медленно, и можно было рассмотреть довольно страшные вещи. Валяющиеся вразброс бетонные столбы, какие-то плиты – последствия взрыва. А раньше тут был видимый порядок.

 

Станцию проехали, женщине в другом конце вагона стало плохо, она начала паниковать. Воздуха не хватало. Решили открыть окна, противоположные от стороны где только что видели развалины. Женщину посадили и успокоили. Небольшое количество мужиков было в вагоне, и они могли контролировать ситуацию.

 

Спокойно, по расписанию прибыли в Чернигов. Вышли из электрички, и пошли ночевать к родственникам. На вокзале никто нас не останавливал, и не проверял.

 

Позже, через несколько дней, на вокзале в Чернигове был организован пункт радиометрического контроля. И всех приезжих со стороны аварии через него пропускали. Мама меня сводила туда, и нас омерили. Свечения сверх допустимых норм не было. Отец уже тогда был на станции.

 

02.05.2011

Андрей Мазко

фото автора