“Шелест бамбуковой рощи” – одно из неизданных произведений Станислава Асеева (Стаса Васина). Продолжаем знакомить читателей с его рассказами, ведь Стас и сам просил сделать это в случае, если с ним что-то случится…

 

---

 

 

Шелест бамбуковой рощи

 

На её обнажённой груди сверкнула череда солнечных бликов, и я взглянул на окно: через неплотные занавески пробивался резаный свет, но слава богу, что это был свет заходящего солнца, – наступал вечер.

 

Если бы это был день, я бы покончил с собой. Дни всегда растягивают жизнь, как резину, и только в мерцании ночных вывесок и холодном отблеске звёзд ещё можно найти уголок покоя и равнодушия, пока из-за горизонта опять не вывалится огромный, словно жирный масляный ком, солнечный диск, и всё опять не запляшет в бессмысленной пляске забитых трамваев, душных офисов и протянутых рук у церквей.

 

День напоминал огромного осьминога, чьи щупальца овивают планету скользкой холодною жижей, и иногда я даже чувствовал, как несёт рыбой от тех, кого встречал на пути. Поэтому с Ами я всегда встречался под вечер. Мы ели топлёный шоколад, смеялись и занимались любовью, после чего всё повторялось с начала: бессмысленный круговорот, лишённый всякой надежды днём, к ночи́ наполнялся таинственным смыслом и счастьем.

 

Она была японкой из древнего рода, но я всегда называл её на французский манер, делая ударение на последний слог. Ей это нравилось. Как, верно, понравилось бы и парижанке носить японский наряд: железная клетка и ширь океана одинаково скверны, и часто из одного мы хотим оказаться в другом.

 

Я стоял у окна абсолютно голый, укутавшись в тёплое белое одеяло из овечьей шерсти, и пристально смотрел на Ами. «Почему люди так истязают друг друга?» – крутилось у меня в голове. Превратим ли и мы свою жизнь в сущий ад, смесь привычки и страха? Здесь, в тени наступавшего вечера и густом аромате шоколада, казалось это всё невозможным. Так считали и те, кто уже очутился на свалке человеческих судеб. Я ещё раз взглянул на Ами: на её тонких губах блестела улыбка беспечности. Наверняка сейчас она не думала ни о чём.

 

– Кофе?

 

– Мы снова не будем спать целую ночь.

 

– Разве не здорово просыпаться под вечер, когда вся чепуха уже убирается прочь? – Спросил я.

 

– Чепуха?

 

– Да. Вроде войны и пожаров, налоговых кодексов, обвалов рынка, сводок дневных новостей… И вообще – день мне кажется одним газетным листком.

 

– Не знаю. Я люблю просыпаться с тобой.

 

А я этого как раз не любил. То есть я любил ощущать её кожу, мягкий, словно пух, поцелуй, смеяться вместе с каких-то безделиц, – но спать я любил без неё. Это касалось только сна, и я вовсе не был против Ами в таких вот вечерних закатах, каплях шоколада у неё на груди или дурачестве под одеялом, когда мы, словно дети, щипали и кусали друг друга, пока снова не превращались в людей. Но лучше всего я высыпался один.

 

Ами часто вспоминала, как её прадед, которого она застала совсем ещё маленькой, рассказывал ей о том, будто каждый японец перед смертью слышит шелест бамбуковой рощи, и что жизнь каждого из их рода обрывалась под лиственный шум. А на её груди тем временем по-прежнему поблёскивала узкая полоса заходящего солнца, и я сказал:

 

– Хорошо.

 

Из консервативной семьи она прыгнула в гущу Европы, чем навлекла на себя гнев отца и лишилась всего, что ей было дорого там, с другой стороны земли. Устроившись кое-как на работу и сняв небольшую квартирку, она приходила ко мне по субботам, – и мы делали всё, что только приходило на ум. Часто мы просто лежали на огромной кровати среди заставленных книгами полок и говорили о том, что нашёптывали нам корешки. Квартира была усеяна книгами, они были повсюду: на полках, в углах, высились, словно нью-йоркские небоскрёбы, среди тумб и вещей, служили опорой для пары-тройки картин, которые я однажды купил у бульварных художников, – а ещё иногда занимали обеденный стол, так что частенько нам приходилось пить кофе с хрустящими тостами, выглядывая из-за Фолкнера с Джойсом.

 

– Ты никогда не говорил о своей семье. – Сказала она, едва я улёгся рядом.

 

– Ну, мы не были аристократами…

 

– Перестань… – Не отрывая взгляда от потолка, хлопнула она меня по плечу.

 

– На самом деле, там всё просто: мать влюбилась в того, кем отец никогда не был, а он, в свою очередь, начал их совместную жизнь со слов «если ты когда-нибудь уйдёшь от меня – я пойму». Редкий придурок.

 

Ами расхохоталась.

 

– Он мог залезть в её душу, но обошёлся рукой на груди. Так ведь всегда и бывает? Впрочем, тоже нужно уметь: из него вышел бы отличный карманник.

 

– Так ты пошёл по его стопам? – Улыбнулась она.

 

– Яблоко от яблони… – Придвинул я её к себе вместе с одеялом.

 

– А помнишь, помнишь, как мы однажды сидели на той старой черепичной крыше после работы, прямо под ливнем, и смотрели, как все разбегались под навесы цветочных лавок? Прямо как дети…

 

– Мы и сейчас ещё дети. – Сказал я, повернувшись к ней снова лицом.

 

Ами тоже повернулась ко мне.

 

– В детстве я мечтала… Я мечтала. А сейчас – уже нет.

 

– О чём же ты мечтала?

 

– Я представляла, будто где-то есть край света, и я обязательно отправлюсь туда. Глупости. Но я долго смотрела в даль океана и думала, что где-то там и есть этот край.

 

– Странно, но я думал о том же.

 

– Об океане?

 

– Нет, я рос в пыльном городе, вокруг которого были ещё города, а за ними – ещё. Что-то вроде бесконечной пустыни из камня и стёкол. Но я тоже мечтал, чтобы уйти на край света… Разве что…

 

– Что?

 

– А что если нам сделать это прямо сейчас?

 

– Что именно? – Слегка прикусив губу, взглянула она на меня с какой-то любовью, будто и впрямь слушала лепет дитя. – Уехать за край?

 

– Почему бы и нет? – Если кто-то может отправиться на край ночи, – мы уж точно справимся с краем земли.

 

Я поднялся с постели и пошарил рукой в кармане брюк.

 

– Сколько у тебя с собой денег? – Спросил я Ами.

 

– Пару сотен найдётся, а что? – Недоверчиво приподнялась она с подушки.

 

– Отлично! Я наскребу ещё сотню, – заправим на все наш старенький «Форд» и будем мчать, пока не упрёмся о край.

 

– Ты это серьёзно? – Всё так же недоверчиво, но уже с едва заметной улыбкой спросила она.

 

Я поднёс ей одежду:

 

– Одевайся.

 

Уже через десять минут мы сидели в салоне авто.

 

– И куда же мы отправимся?

 

– Разве это имеет значение? К чёрту всё это! – Просто будем ехать всю ночь.

 

– Ты сумасшедший, – прошептала она мне на ухо, слегка прикоснувшись губами к щеке.

 

– Знаешь, если безумие мерить залитым баком, – я виноват лишь на треть.

 

Вырулив на первую безлюдную трассу, я повернул на север, – и мы что есть силы помчались в глубь ночи, пока огни города всё больше растворялись где-то во тьме.

 

– А как ты представляла его? – Спросил я спустя несколько миль.

 

– Представляла кого?

 

– Этот край. Ну, каким он, по-твоему, должен быть?

 

– Не знаю… На Сикоку у нашего дома была небольшая гора. Иногда я забиралась туда, ложилась на спину и смотрела сквозь вишнёвые ветки на небо, и мне казалось, что где-то там, вдалеке, начинается рай. Но я никогда не думала об этом конкретно.

 

– Знаешь, в детстве я всегда боялся перепутать, какую руку нужно давать для рукопожатия и страшно завидовал женщинам, которым достаточно было просто сказать «привет». – Вдруг выдал я ни с того ни с сего.

 

– К чему это ты? – Справедливо спросила Ами.

 

– Не знаю. Просто захотел рассказать.

 

До встречи с Ами у меня были лишь проститутки, что, впрочем, никогда меня не смущало. Кто-то верит в Господа Бога, кто-то в чёрные дыры, ну а я верил в то, что союз двух людей неминуемо скрепляется взаимным лицемерием и притворством, будь ваша спутница хоть проституткой, хоть архитектором. С покупкой любви было проще: иногда я даже получал немного из тех вещей, которые прилагаются с браком, зачитывая сроки из Экзюпери жрицам любви. Самой же любви я учился лишь по обрывочным фразам из маленьких книжек, пока Ами не поглотила меня целиком, разделив со мной мою жажду к желтоватым листкам.

 

Обо всём этом я думал уже достаточно долго, и оказалось, что всё это время Ами говорила со мной.

 

– Так как ты считаешь? – Донеслось вдруг до меня.

 

– Считаю о чём?

 

– Об этой женщине. Могла она любить его, хоть он и не был богат и был облучён радиацией в тот день в Хиросиме? «Мы плакали от всего сердца» – так он сказал тогда.

 

– Конечно, могла. – Сказал я, не представляя, о ком идёт речь. Но я решил отвечать из общего принципа. – Комплекс миссии – помогает всем страждущим, а потому и сама больна.

 

– Потрясающе. Ты судишь, даже не зная людей. И за что я только люблю тебя? – Вырвалось у неё, словно между прочим.

 

Я отвёл взгляд от дороги и взглянул на Ами.

 

– А разве…

 

– Что?

 

– Да так, ничего. – И больше мы не сказали друг другу ни слова.

 

Тёмная рытвина ночи проглатывала зелёные огни фонарей, а с неба распускался золотистый цветок ярких звёзд, торжественно опускаясь к холодным туманам земли. Я нажал на педаль. Машина помчалась ещё быстрее, а Ами всё так же бережно спала на соседнем сиденье, едва мой взгляд касался её длинных ресниц. Мне и самому безумно хотелось уснуть: веки становились всё тяжелее, а ко лбу приливало приятное сладкое чувство, едва я всё же прикрывал на секунду глаза. Я стал думать о том, какого чёрта мы вообще это затеяли и куда несёмся посреди ночи, – как вдруг почувствовал сильнейший толчок, словно наскочил колесом на бревно. Руль повело, машину стало крутить, и мы тут же вылетели на обочину, со всего размаху впившись в один из фонарных столбов.

 

Ещё какое-то время я просто сидел и смотрел прямо перед собой, пока не ощутил стекавшую по щеке струйку тёплой крови. Я тут же посмотрел на Ами: она едва шевелилась, упёршись головой о стекло. Кое-как выбравшись из машины, я подбежал к двери, и стал вытаскивать её наружу, – но изо рта у неё уже тёк ручеёк тёмной крови, а взгляд тускнел просто у меня на глазах. Она с трудом дышала, но сквозь кашель и кровь пыталась мне что-то сказать. Но всех её сил хватало только на слабое «я»:

 

– Я… я… – шептала она сквозь черневшую кровь.

 

Я аккуратно положил её на землю. От «Форда» шёл едкий дым. Я оглянулся: вокруг не было ни души, – стояла такая тишина, словно в радиусе десяти миль выкачали весь воздух. И вдруг Ами взяла меня за руку, слегка приподнявшись и снова пытаясь мне что-то сказать. Я наклонился к ней ухом и едва смог разобрать сквозь прерывавшийся шёпот:

 

– Я… не слышу.

 

И её дыхание оборвалось в бездонную ночь…

 

15.12.15.-12.04.16.

 

Читайте також:

Станислав Асеев: неизданное