Начало здесь:
1. Об убийствах вообще и о конкретных убийствах
3. О том, как я понял, кто убийца моего отца
4. О том, как я пришел к решению рассчитаться с убийцей
5. О том, как я рассчитался с убийцей моего отца
После того, как наручники защелкнулись на моих заломленных за спину руках, милиционер или милиционеры, сидевший(ие) на моей спине, встал(и), и я смог хотя бы нормально дышать…
Ко мне подбежали еще несколько блюстителей порядка с криками: «Ты что -… (дальше шло матерное слово, обозначающее сумасшедшего: «гребанутый» скажем так более деликатно)… Ты что делаешь?! Ты валишь человека среди бела дня! Ты точно … (и еще раз это же матерное слово)… Ты на учете у психиатра состоишь? А у нарколога?»…
Разговор шел в исключительно повышенных тонах (это если выражаться крайне мягко). И я возражал в точно такой же тональности и с такой же силой: «Это убийца моего отца!», на что услышал ответ: «А ты теперь кто?! Ты же сам теперь убийца! Он не дышит уже!…».
Так я, наконец, понял, что именно произошло… Повторяю: когда я шел к убийце своего отца, я не ставил перед собой какой-то четкой цели – избить, покалечить, убить… Да, я на могиле отца поклялся рассчитаться с его убийцей, но у меня не было какого-либо четкого представления о том, что значит «рассчитаться»… Рассчитаться – и все… А как именно – жизнь покажет.
Я шел задать своему врагу вопрос, о котором упоминал выше. Задать вопрос, а там уже все будет зависеть от его реакции. В случае каких-либо ухмылок, насмешек, издевок – особенно в адрес отца – я готов был разбить ему физиономию, почему и взял с собой перчатки, запасную одежду, т.е. все то, что тут же можно выбросить, чтобы не идти измазанным по улице. Был готов я и к тому, что у него может оказаться огнестрельное оружие, для чего и взял топор… Вот так я себе все представлял. Ну а дальше – что уже будет…
И вот теперь, когда я услышал слова: «Он уже не дышит!», – мне сразу же пришла мысль: «Это тебе за моего отца!», а о том, что теперь будет со мной, – об этом я вообще не думал.
Потом я слышал очередной крик: «Ты что сейчас сделал?! Ты же его, как собаку убил!» … Я тут же кричу в ответ: «А он моего отца не как собаку убил?!».
Крик с обеих сторон продолжался. Я кричал: «Это убийца моего отца!». Они кричат мне: «А ты теперь кто? Ты же теперь сам убийца!». Я кричу: «Я – не убийца! Убийца – это он, потому что он убил моего отца ни за что ни про что! А я убил его за то, что он убил моего отца!». На эти слова у милиционеров не нашлось уже никаких возражений… И только один из них, как бы махнув на меня рукой, сказал: «Да это просто зомбированный человек!».
Тут подключился «парковщик», тот, который несколькими минутами ранее своими криками и матами вернул меня к реальности. Теперь, выйдя из-за милицейской машины, он кричал мне на ходу: «Если бы я мог, я б тебя сейчас молотком загребашил!». Я кричу ему в ответ: «За что?! Разве я твоего отца убил?». Далее уже его крик: «За то, что ты человека убил!». Я тоже кричу: «Это был не человек, а убийца моего отца!»… В ответ его крик продолжался: «Ну и что! Ты все равно не имеешь права его убивать! Пусть его суд судит, а ты не имеешь права!»… Из последних сил кричу ему в ответ: «Ну так, а если суд его не судит, – что мне остается делать?!». На эти слова он уже ничего не смог ответить.
Тут вновь в разговор вмешались милиционеры, у одного из которых я спросил: «У вас есть отец?», он ответил: «Мой отец умер». Я тут же извинился перед ним.
Другой милиционер мне кричал: «Если ты такой герой, то бери автомат и звездуй в АТО!» (Вместо «звездуй» там, конечно, было матерное слово). На это я ему ответил: «Я не герой… Я нормальный человек… А своя АТО у меня сейчас только что за углом была»…
Еще один милиционер, узнав, что я работаю доцентом кафедры экономики, среагировал так: «Ну, вот таких, как ты, больше всего и закрывают! Потому что вы и валите людей!».
Тут я впервые за все это время удивился: «А такие, как я – это кто?». Он, глядя мне прямо в глаза невозмутимо ответил: «Ну вот такие, как ты, которые ничего не делают». На это я поинтересовался: «То есть Вы считаете, что я на работе ничего не делаю?». Ничуть не смутившись, он ответил вопросом на вопрос: «Ну а что ты там делаешь?». Я был не в том состоянии, чтобы оценить по достоинству всю глубину представлений этого человека о преподавателях ВУЗов, научных работниках и им подобных.
Очень смелые представления, надо заметить, оригинальные и непостижимо мудрые.
Надо сказать, что в том своем состоянии я ожидал, что меня будут убивать прямо на месте. Но больше всего меня пугало не это, а то, что я не успею объяснить: кто я, кто мой отец, кто убил моего отца, и почему я сделал то, что сделал. И в ответ на их крики я кричал: «Я всю жизнь прожил как нормальный человек… И уйти из жизни я хочу тоже как нормальный человек, а не как бандит, пьяница, сумасшедший или наркоман, который ни с того, ни с сего набросился на ни в чем не виновного человека»…
И, не будучи уверен в том, что доживу до суда, я хотел как можно большему количеству людей рассказать, почему я это сделал, рассказать о моем отце и о его убийстве… Я хотел, чтобы меня услышали и поняли те, может быть последние люди, которых я вижу перед смертью.
Никаких других людей, кроме милиционеров, там тогда не было, и поэтому я говорил все это им.
В итоге, выслушав все мои объяснения, милиционеры в основном и в целом поняли ситуацию, и в результате никто из них не тронул меня даже пальцем, более того, они вначале перестали материть меня, а затем перестали и просто кричать. Далее разговор уже шел спокойно… Но я все равно-уже в спокойной форме – говорил милиционерам, что у меня одно желание – дожить до суда, чтобы на суде рассказать о том, почему я сделал то, что сделал.
Один из милиционеров задал мне вопрос, понимаю ли я, что теперь со мной будет? Я ответил, что понимаю: «Если я и доживу до суда, то дадут мне лет 20 строгого режима, но при этом я проживу в тюрьме не больше месяца, т.к. меня или ваши коллеги убьют за то, что я откажусь стучать на заключенных, или сами заключенные за то, что я им чем-то не понравлюсь»… И тут те же милиционеры, которые еще недавно на меня кричали и материли, стали говорить, что меня доведут живым до райотдела милиции, что я доживу до суда, и что дадут мне лет 10, а не 20, и что никто меня в тюрьме убивать не будет.
Затем меня предупредили, что сейчас приедут телевизионщики, и чтобы я все им спокойно объяснил. Единственной моей проблемой было то, что, как только я начинал говорить о своем отце, я не мог сдерживать слез. Поэтому я попросил милиционеров вытереть мне чем-то лицо. Вытереть его я сам не мог, поскольку мои руки были за спиной в наручниках… Я не привык, чтоб мои слезы кто-то видел.
А милиционеров тем временем все прибывало и прибывало. Кроме тех, кто был в черной патрульной форме, из приезжающих новых машин выходили люди в обычной милицейской форме… Через некоторое время я видел уже и людей в штатском, которые, судя по их возрасту, внешнему виду и манере разговора были явно милицейскими начальниками. Все они задавали мне по несколько вопросов… И если я начинал давать показания рядовым и сержантам, то заканчивал уже майором и полковником. У меня было такое ощущение, что чуть не весь Днепровский райотдел милиции выехал на мое задержание.
В завершение всего приехали телевизионщики. Хоть, честно говоря, я не очень понимал, кому я отвечаю на вопросы: телевизионщикам, журналистам или следователям. Да мне это было и безразлично, ибо я в любом случае хотел, чтобы меня услышало и поняло как можно большее количество людей, пока у меня есть еще физическая возможность говорить.
Но основное большинство моих слушателей все же имело прямое отношение к правоохранительным органам. Поэтому приведу еще несколько запомнившихся мне разговоров.
Так, один из милиционеров спросил: «А ты что – не мог его встретить где-нибудь в темном переулке?». Я ответил, что не знаю тех темных переулков, по которым он ходит ночами, да и ночью он, наверняка, не ходит по темным переулкам, а спит у себя дома. Поэтому я встретил его там и тогда, где и когда имел шанс его встретить.
Другой милиционер поинтересовался: «А почему ты решил это сделать именно сегодня?». Я ответил, что до сих пор мои рабочие дни совпадали с рабочими днями «потерпевшего», и впервые вышло так, что его рабочий день совпал с моим выходным. На это милиционер сказал: «Ну так ты мог и отпроситься с работы». Я ответил: «Конечно, я понимаю – вам может показаться странным, что человек, совершивший то, что совершил я, может оказаться ответственным по отношению к работе. Но, тем не менее, это так. Я не хотел, чтобы те сотни человек, с которыми я связан по работе, ждали меня зря. А отпрашиваться я не мог потому, что я не был уверен, что в этот день я непременно встречу убийцу моего отца… А если не встречу?…Что – во второй раз отпрашиваться?… А потом – третий и т.д.? Да меня так с работы раньше уволят, чем я его встречу!».
В продолжение моих разговоров с милиционерами я заметил, что даже в самых не располагающих к юмору ситуациях – место юмору все же находится. Так один из высоких милицейских начальников сказал мне с иронией: «Я не знаю, как мне с тобой разговаривать, потому что я твоей медицинской карточки еще не видел»…
А милицейский чин в форме патрульного задал мне совсем уж неожиданный вопрос: «Ты что – не мог это сделать через 300 метров?». Когда я удивился: «Почему именно через 300 метров?», – он ответил: «А потому что там уже начинается территория другого райотдела милиции». Это был первый случай, когда я не знал, что мне сказать дальше. Разве что извиниться за то, что я не узнал заблаговременно, где заканчивается территория одного райотдела милиции и начинается другого.
Подводя итог моего длительного общения с милиционерами, нужно сказать, что детали о последних секундах моей встречи с убийцей моего отца, я узнал от них же.
Когда мне был задан вопрос: «Где все это случилось?», – я ответил, как помнил: «На тротуаре».
На это мне возразили: «Не может быть. Его тело находится в трех метрах от тротуара на проезжей части… Свидетели утверждают, что вы с ним выбежали прямо под машины на проезжую часть… Там у вас произошла потасовка, в ходе которой Вы нанесли ему несколько ударов холодным оружием, отчего он скончался»…
Сказать, что я был в шоке от услышанного, – это значит ничего не сказать. Ничего подобного я не помнил близко. Но с этого момента я уже перестал доверять своей памяти, полностью положившись на показания свидетелей, пересказанных милиционерами. До последних событий у меня никогда не было врагов и поэтому никто не стал бы на меня наговаривать. А раз так, значит и свидетелям, и милиционерам можно верить… И все произошло именно так, как они и сказали… Тем более, скажу, забегая вперед, когда меня повезут в Днепровский РОВД, я увижу, что тело виновника смерти моего отца лежит именно там, где говорили милиционеры.
Но перед тем, как меня повезли в Днепровский райотдел милиции, у меня состоялся еще один запомнившийся мне разговор. Это был разговор с телевизионщицей, которая представилась Татьяной. Ей было лет 35. С короткой стрижкой, резкая в движениях и в манере разговора. Что еще? Современная, организованная, собранная и что называется – продвинутая.
Она задавала мне вопросы, я отвечал, закончив словами: «Я просто хочу, чтоб меня поняли». И тут она сказала абсолютно без эмоций, как будто говорила какие-то заученные слова: «Ну, понять и простить такое невозможно». На что я ответил: «Но ведь он же убил моего отца!», на что она возразила: «По крайней мере, он не брал в руки нож». Я тут же спросил у нее: «А разве есть разница, каким способом убивать?! Он убил моего отца одним способом, а я его другим… Но первым начал убивать он, а я уже ответил ему тем же. Вот если бы убили Вашего отца, что бы вы сделали?»
На это она ответила: «Я бы не стала брать в руки нож». Тогда я тут же сказал: «Хорошо – не Вы… Вы – женщина… А Ваш брат? Или Ваш муж за своего отца? А Ваши деды и прадеды – они воевали, а значит – убивали убийц своих близких?»…
На это она дала очень неожиданный ответ: «Не знаю». Тут уже удивился я: «Как это не знаете?»… Она ответила: «Ну, вот так – не знаю. Так сложилась моя жизнь, что я не знаю, воевали мои деды и прадеды или нет».
В этот момент я подумал, что она, наверное, сирота и воспитывалась в детдоме. Говорить на эту тему я, естественно, с ней не стал.
Но тему нашего предыдущего с ней разговора продолжил: «А вот мои деды воевали и они оба погибли… Но пока они воевали, они убивали врагов, но убивали лишь в ответ на то, что те убивали ни за что ни про что наших родных и близких»…
На что она мне ответила: «Очень жаль, что Ваши деды не научили Вас, что убивать нельзя», – сказала так, как будто мои деды меня плохо воспитали.
Я был поражен ее словами: «Вы вообще слушаете, что я говорю?! Оба мои деда погибли 70 лет назад во время войны! Как же они могли меня чему-то научить или не научить?».
На это она попыталась выкрутиться: «Ну, вот я и говорю – очень жаль, что они Вас не научили». Видно, в том смысле, что погибли и не научили. Сказала, несмотря на то, что я как раз и привел пример своих дедов именно потому, что они убивали врагов, мстя за смерть наших родных и близких.
Так чему же меня могли научить мои деды – тому, чтоб я ни в коем случае не поступал так, как поступали они? Явно запуталась в попытках выполнить свой профессиональный долг. Казалось, она задавала мне заготовленные вопросы, не особо при этом вслушиваясь в ответы. По принципу: «Умер – шмумер, лишь бы был здоров!».
Следующий заготовленный вопрос был: «Скажите, если бы события можно было бы отмотать назад, вы поступили бы точно так же?».
Какого она ждала ответа?
Прошло всего полчаса после случившегося… Невзирая на свое сверхэмоциональное состояние, а может, благодаря именно ему, я ответил: «Если бы время можно было бы отмотать назад, то я бы сделал то же самое. А если бы можно было попасть на машине времени в более отдаленное прошлое, то я бы упал на колени перед отцом убийцы моего отца и умолял бы его воспользоваться презервативом, чтоб только его сын вообще не явился на свет!»…
На это она отреагировала: «Родные убитого наверняка сказали бы то же самое и о Вас». Я тут же ей возразил: «Неужели Вы не видите разницы между тем, кто убивает невиновного человека и тем, кто убивает убийцу невиновного человека?!».
Она ответила: «Я разницы не вижу».
Тогда я сказал последние слова: «А я вижу огромную разницу… И эту разницу увидит любой нормальный человек». На это она уже ничего не возразила, и наш с ней разговор закончился.
Вскоре меня посадили в машину и повезли в Днепровский районный отдел милиции. Причем один из патрульных милиционеров, к моему удивлению, сказал мне по дороге: «Игорек, не волнуйся, все будет нормально».
В Днепровском РОВД меня допросил следователь. Ему я рассказал все то же, что и милиционерам при задержании. Потом мне дали возможность связаться с адвокатом, мамой и той девушкой, с которой я мысленно прощался, проезжая мимо ее дома на каком-то транспорте…
Затем по телевизору показывали все то, что засняли телевизионщики, в том числе и мое интервью, которое привлекло внимание следователей… Но мне это уже было неинтересно… Через некоторое время приехали и адвокат, и мама, и девушка.
Адвокат, разумеется, уже все знал о случившемся. А вот мама и девушка ничего не знали… Я вышел в коридор, и там мне пришлось коротко рассказать им все самому. Мама в ужасе спросила: «Он хоть жив?», на что я ответил: «А папа наш, которого он убил, жив?».
Мама отшатнулась к стенке и прислонилась к ней. «Что ты наделал! Что ты наделал!» – тихо говорила она.
А девушка плакала и говорила по сути то же самое, но с добавлением слов о Боге. Как мог, я успокаивал и маму, и девушку, объясняя им, что если бы я не сделал этого, я бы в течение этого года лежал бы в соседней с отцом могиле, а виновник всего торжествовал бы двойную победу. И задал маме вопрос: «Тебе лучше ходить ко мне в тюрьму, или, как к папе, на кладбище?».
Ну а дальше – мы простились, и меня повезли в ИВС (изолятор временного содержания). Там я увидел первых таких же задержанных, как я. Ну, или почти таких же. Один из них – Николай, водитель-дальнобойщик, старше 60 лет, который в советское время уже отсидел 10 лет как раз по моей статье. Сейчас он попал снова по тяжелой, хотя и не настолько, статье (ранение двух человек).
А второй задержанный – Мехди – иранец, чуть больше 40 лет, который 14 лет живет в Украине, успешно занимается бизнесом (торговля персидскими коврами), имеет трехэтажный дом на Краснозвездном проспекте. Вот именно из-за того, чтобы присвоить этот дом, его жена-украинка и адвокат (ее любовник) решили посадить его в тюрьму. Статья – «мошенничество». Хоть никакого мошенничества он не совершал. Культурный, интеллигентный, называющий всех на «Вы», что в тюрьме практически немыслимо, с выразительными, печальными, черными глазами. Забегая вперед, скажу, что мы еще встретимся с ним…
Честно говоря, я не помню, как эти первые из увиденных мною арестованных отнеслись к моему рассказу, почему я оказался здесь.
Была уже ночь. Пожилой бывалый Николай сказал, что поговорим завтра. А Мехди был настолько весь в своих печальных мыслях, что на меня реагировал лишь взглядом. Что же до Николая, то перед тем, как уснуть, он лишь спросил: «Ты сам как считаешь – ты на свободе был нормальным человеком?». Я ответил: «Я не могу себя оценивать, но те люди, которые меня знали на свободе, считали меня нормальным». На что он сказал: «Ну, если ты на свободе был нормальным, то значит и тут будь нормальным, и все будет у тебя нормально… Просто будь самим собой и не пытайся казаться тем, кем ты не есть».
Я был с ним абсолютно согласен… Но интересно, что я именно так считал и действовал на свободе, и для того, чтобы понимать все это, мне не обязательно было садиться в тюрьму. Конечно, я не знал, что, оказывается, в тюрьме это тоже так.
Ночь я почти не спал. Сомкнул глаза от силы на полчаса за всю ночь да и то с перерывами. Это была первая ночь в моей жизни, когда я даже не вынул из глаз контактные линзы.
Прогноз бывалого Николая не сбылся… Нам так и не удалось с ним поговорить ни утром, ни когда-либо еще, поскольку утром меня отвезли в суд на избрание меры пресечения.
Адвокат просил домашнего ареста… Естественно, отказали… Помню, уже после окончания заседания, неофициальный вопрос достаточно молодого прокурора Евгения Столярчука: «Вам стало легче после того, что Вы сделали?». На это я ответил: «Легко мне уже не будет никогда, ибо отца своего из могилы не подниму… Но если сейчас мне просто нелегко, то если бы я не сделал того, что я сделал, то я вообще не смог бы жить»…
«Понятно»,- грустно покачав головой, ответил прокурор… И я чувствовал, что в отличие от телевизионщицы Татьяны, он был искренен. После этого меня повезли в, пожалуй, самую знаменитую тюрьму Украины – Лукьяновский СИЗО.
Следующие главы: