Олександр Ретівов
Зарисовки к портрету войны: в данной рубрике мы продолжаем знакомить читателей с творчеством Станислава Асеева, известного под журналистским псевдонимом Стас Васин.
.
Не имеет смысла пересказывать судьбу Стаса, поскольку она хорошо известна, наверное, каждому небезразличному украинцу, да и не только. Отметим лишь, что ранее неопубликованные материалы были переданы на хранение самим Стасом с тем, чтобы они были обнародованы в случае, если с ним что-либо произойдет.
.
Сегодня предлагаем вашему вниманию произведение “Зарисовки к портрету войны”, написанное Асеевым в самый разгар боевых действий на Донбассе, в период с декабря 2014, по январь 2015 годов.
.
Зарисовки к портрету войны
.
Этюд №1
.
Он снял старые потёртые штаны. Повесил на тремпель. От штанов несло карбидом и пылью. Старой, будто давно не стирали. Так и было. Он вспомнил, и бросил в корзину с бельём. Переоделся в домашнее. 12 часов на стройке. Зашёл на кухню. Запах котлет с чесноком. Жена не сказала ни слова. Ещё бы – 2800 за месяц. Дочь перешла в восьмой класс. На глаза бросился чайник: он заметил пятно, будто молоко пригорело. «Она не могла помыть даже чайник» – пронеслось у него в голове. Сильные вздутые мышцы укрыла чуть грубая ткань – накинул рубаху. На дёснах какой-то песок. И мел под ногтём. Уселся в кресло. «Беркут» застосував силу», «мирний протест переріс у кривавий фінал», «Киев охвачен огнём», «Европа сейчас в Украине». Четыре канала, больше антенна не ловит. Запах котлет прошёл сквозь прихожую в зал. Невольно нажал «Откл.». Глянул на старые туфли: рабочая обувь стояла давно в кайбаше. Он в них уже третий год. Протёр ладонью лицо: так дотянул до весны.
.
Март. Шум, гомон гудящей толпы. Он там, среди них. Шагает к донецкой ОГА. Когда ещё пройдёшься по трассе средь белого дня? Вчера снова пил. Месяц, как стала работа. Прокурен, небрит. Май. Он вдавлен, приложен к земле. Рядом труп. Славянск. Окоп. Только вчера познакомились. Хоронить некогда: стена из криков и взрывов. Ещё позавчера записка, оставил на столе: «Ушёл на войну. Не звони». Посадка, теперь он комвзвода: заросший и трезвый, медведь. Уже месяц – ни капли во рту. Он вытянулся, сильно окреп. Заметил чужой вертолёт: дюжина залпов, подбил. То были врачи. Плевать. Сюда он пришёл не играть. Ночь. Прорвался в Донецк. Теперь пулемёт – его «я». На боку нож. Граната с трёхцветной чекой. Слегка припух левый глаз. Всё лицо – потемнело, оброс до ушей бородой. Домой не ходил уже месяц. Неделю проспал на земле. Аэропорт. Он не согласен за деньги. Бесплатно, но обязательно в самом аду. Теперь он действительно жив. «Что будешь делать, когда закончишь войну?» – «К семье не вернусь. Поеду на Ближний Восток».
.
Этюд №2
.
Ввалился домой. Он устал. Август. Замазывал толстые швы: 9 часов на жаре. Крыша промазана тальком: от жара струятся ручьи, воздух – словно желе. У него широкие плечи. Руки и шея сгорели, ногти в прилипшей смоле. Под левым мизинцем – синяк. Треснули губы. Горячий суп и картофель, мылся в чуть ржавой воде. Ничего. Зато запаха нет, в прошлую среду – не так. Вдруг – телефонный звонок: снова подъезд. И «трава». Опять тёмный бар: водка, драка. Завтра – опять копоть крыш. Нет. То был последний раз: босс переехал, рядом ударил снаряд. Денег – на пару недель. Помню диплом, выпускной: «улыбка класса», кажется, будто бы так. Теперь он – мрачнее чумы. Уже пару дней – просто бродяжит районом, топчет горячий асфальт.
.
Вечер. Прохлада и шум: вокруг артиллерия, бой. Вдали закрепились войска. Взрывы расплавились в фон. Светит убогий фонарь. Просто стоим под окном. «Надо идти» – говорит он мне. Курит. Пускает кольцо. Руки его выдают: все изрезаны, грубый, затёртый мозоль. Ещё пару дней – и блокпост. Видно, что сильно волнуется. Кто он теперь? Почему? Разве хотел он вот так? Сколько останется дней? Кто отвечает за всё? Вышлют ли маме письмо, если что? Долго не виделись. Фото, где мы с ним вдвоём: оба в колясках, сверху – смешные комбинезоны. 25 лет. Прошли. Теперь он в папахе, держит в руках пулемёт. Под спиной – топорный и старый матрас. Куча кульков и тряпья. Живут в казармах. Дома – редко в какой выходной. Встретил на улице: весел. Боже, как он весел! Крепок, широк, борода. Борода. Почему непременно она? – «Если остричь меня, то отступит от меня сила» – так говорил он тогда. Крутит в руках длинный нож. Раньше ходил развязно, не спеша, теперь – резок и быстр, ни одного лишнего шага. Помню морозы, в детстве у подъезда метель, в зажжённых окнах искали число: пятёрка, тройка… Теперь в берцах, немытая шея, пачка скупых папирос. А ещё санки: в детстве часто с горы прям по льду… – Только прошёл Иловайск, чуть не сгорел в блиндаже. Спрятал рюкзак. Говорит, после войны заберёт. Хуже стал слышать, каждый день – у орудий. Всё равно жмём руки – как хорошо здесь, в тени. «Война скоро закончится» – говорил он мне в сентябре. Улыбался.
.
Этюд №3
.
(Чёрно-белый)
.
Ему особенно нравилось, когда она крутила усы. Они росли у него не слишком густо, и, конечно же, накрутить их было совсем нельзя, и всё же по вечерам, когда они усаживались вдвоём на просевшем диване, он обязательно подставлял к её уху лицо, а она, слегка улыбаясь, как бы невзначай щипала его за небритые волоски, торчавшие над верхней губой. Пусть он грубоват, и всё же ей нравилось, когда его огромные сильные руки в этот момент сжимали её плечо, так что тёмный экран, на котором они каждую пятницу смотрели старые французские фильмы, расцветал словно яркий букет, едва его пальцы касались натёртого кремом плеча.
.
Они жили в небольшой комнатушке, совсем маленькой, – не то чтобы им было тесно, но и детей в ней едва ль заведёшь, а она пока об этом и не думала: вечером – тёплый обед, как не накормишь того, кто так тихо сопит по ночам? Злится. Он всегда злится, когда она об этом ему говорит: «Что я, дитя малое, чтобы вот так вот со мной?». Ну и пусть. Всё равно лягут вместе сейчас – завалятся прямо в кресло, даже до дивана не станут бежать. Ей нравился его скупой поцелуй у дверей и такой жаркий и страстный, когда засыпали вдвоём. А ещё улыбка, и галстук, который он никогда не носил, но всегда надевал на уикенд: всего на пару минут, а она бросалась ему на шею с улыбкой, так крепко сжимая, смеясь и любя.
.
Его вынесли первым. Скупая в пыли простыня, чуть грязная снизу – несли по разбитым камням. Дымился, весь в гари подъезд. Если посмотреть снаружи – то, в общем-то, пару квартир, и не больше. Соседи остались в живых. Её унесли вслед за ним. Их старый диван – как будто бы всем им назло – остался почти что нетронут. Так, только сверху присыпало грязью. Оба лежат на земле. Крапает, осень ведь, дождь.
.
Война – это фотография, растянувшаяся на километры в длину и вобравшая в свою ширину целые годы. Мы стоим в ней смущённо, слегка потеснившись, словно невинные дети, чьи светлые лица испортит лишь прерванный кадр.
29.12.14.-03.01.15.
.
Александр Ретивов
Читайте также:
Станислав Асеев. Шелест бамбуковой рощи
Станислав Асеев. Что бы Джордж сказал об этом